Что должно насторожить родителей в поведении ребенка?

Как выбрать жизнь
Центр паллиативной помощи. Высохшая до пергамента, неспособная пошевелиться старая женщина. Ей на вид лет сто, не меньше. На каталке ее везут с концерта – тут это обычное дело, концерт в холле. Сегодня была арфа.

– Вам понравилось выступление? – спрашиваю я.

– Очень! Очень! – шепчет старушка.

Нянечки возятся в узком коридоре, пытаясь развезти в разные стороны несколько каталок и колясок, и на пару минут мы остаемся одни в лифте. Что-то срабатывает в механизме, и лифт ощутимо вздрагивает.

– Что это? Что это?

– Не бойтесь, – успокаиваю я, – все в порядке.

– Как страшно! Вдруг оборвется лифт, и мы разобьемся! – и после короткой паузы, все еще очень испуганно. – Как страшно умирать!

Жить. Только жить. Любой ценой… На каталке, в памперсе, суп с ложечки – только бы слушать эту арфу в холле и видеть сирень за окнами.

Женщина чуть за 50. Тяжелая онкология. Готова на все. Любое лечение, любые страдания – только жить. Как бы страшно и больно ни было – только жить. У нее дочери, внуки, работа – такой интересный проект, так много не успела закончить. И розы на даче, и так хотелось попасть в Рим.

Только бы пожить. Хоть еще пару лет.Парень лет тридцати. Спинальник. Тяжелая травма позвоночника. На инвалидной коляске. Он из тех, от кого мы, водители скромных малолитражек, шарахаемся к обочине, когда они болидами проносятся мимо на своих диковинных мотоциклах, на долю секунды оглушая нас ревом мотора. Вчера ему казалось, что нужна только такая жизнь: скорость, ветер в лицо, свобода…

Сегодня он будет делать все, чтобы встать на ноги. Месяцами, годами, через любую боль, через преодоление, через что угодно – только жить. Встать самому, других научить.

Ну и вот – двое семнадцатилетних детей.

У них все хорошо. Они молоды, красивы, здоровы, они влюблены, на дворе май, до конца школы чуть больше недели.

У них любящие, понимающие родители, не просто «благополучные», а очень хорошие семьи.

Их ждет последний школьный звонок, студенческая юность.

Они могут получить у жизни почти все, что у нее попросят.

Они просят похоронить их рядом.

Смерть – это свобода, которой нельзя насладиться
Я прихожу к своему собеседнику, Александру Сосланду, психологу, психотерапевту с огромным опытом работы с очень сложными пациентами, говорить именно об этом: как же так вышло, что самое дорогое, единственное по-настоящему бесценное, что у нас есть – жизнь – вдруг девальвируется до такой степени, что ее можно просто выбросить, отказаться от нее как от скучного вечера в неинтересных гостях.

– Неужели можно предпочесть смерть?

– Надо понимать, о каком образе смерти идет речь. Это не реальная, а мифологизированная смерть. Вообще, вся мировая культура занята именно этим – мифологизацией смерти, изображением ее в виде чего-то очень привлекательного. Начиная с большинства религий, сулящих после кончины рай, и заканчивая всем тем, что мы видим в современной молодежной интернет-культуре, вплоть до пресловутых «групп смерти».

Смерть изображается чем-то желанным. Это моментальное решение всех задач. Жизнь – сложная вещь, в ней много проблем, горя, насилия, противоречий. В жизни от тебя непрестанно чего-то хотят, на тебя давят, требуют. Смерть от этого освобождает.

В жизни твои родители ссорятся, изменяют друг другу, разводятся, «врут», что любят тебя, а сами, например, рожают других детей. Да мало ли что еще делают. А смерть избавляет и от этого. В своем мифологизированном виде она выглядит как очень привлекательный выход на свободу.

Единственное, чего подростки не понимают: насладиться этой свободой они не смогут. Оценить, почувствовать ее – уже не получится никогда.

– Но ведь одновременно с обещанием посмертного рая все эти религии жестко табуируют суицид. И вот чего я совсем не могу понять: любым живым существом руководит инстинкт самосохранения. Что же происходит с ребенком, который в своем желании «выпилиться», как они говорят, побеждает даже эти базовые инстинкты?

– К сожалению, очень часто кончают с собой дети, у которых мы не можем обнаружить серьезной патологии, способной «отключить» инстинкты. Нередко, к сожалению, проблему очень трудно обнаружить, потому что подростки, всерьез принявшие решение о суициде, демонстрируют диссимулирующее поведение.

– Что это значит?

– Это значит, что ребенок внешне сменяет свое депрессивное поведение на почти нормальное. Изображает примирение с родителями, окружающим миром, даже оптимизм. То есть всячески симулирует здоровье.Вот трагическая история из практики – такого не пожелаешь ни одному из коллег: на терапии кончает с собой 14-летний подросток.

Мама приводит его к психотерапевту потому, что ребенок ведет себя «странновато» – замыкается в себе, становится раздражительным. В принципе, обычное подростковое поведение. И вроде особого повода для беспокойства нет, и на сессиях у терапевта ни малейшего намека на суицид не просматривается. Мальчик с удовольствием рассказывает о себе, делится впечатлениями об игре любимой футбольной команды, много говорит о том, как хотел бы жить в Скандинавии, какая там волшебная природа.

Мама очень рада тому, какой прекрасный контакт налажен у ребенка с терапевтом.И вот на вечер назначен сеанс, все утро мама проводит вместе с ребенком. Выходит из комнаты буквально на минуту, а когда возвращается – сына уже нет, покончил с собой.

Катастрофа.И сделать в этом случае практически ничего нельзя, и предотвратить такой исход нереально, так как ребенок намеренно отказывается идти на искренний разговор и просить помощи.Надо, к сожалению, помнить еще одну вещь: все, что в нашей культуре связано с возвышенным, имеет отношение к страданию, а высшая точка страдания – смерть. А те самые спасительные инстинкты самосохранения часто маркируются нами как низменные. Значит, тот, кто их преодолел – герой.И в молодежной культуре мы видим то же самое: суицид воспринимается как победа, преодоление и, как ни ужасно — подвиг.

– Это значит, что в своем стремлении победить страх смерти мировая культура зашла чересчур далеко. Или все-таки суицид – это следствие душевной болезни? В моей семье был опыт, когда речь шла не о подростке, а о взрослой женщине, и в специализированную клинику мы положили ее тогда, когда ни малейшего сомнения в том, что нужна немедленная помощь, уже не было. Больная разговаривала с несуществующими людьми, принимала собственного любимого мужа за шпиона вражеской разведки, наглухо занавешивала шторы, опасаясь слежки. Одним словом, подавала все сигналы большого бедствия. Приехав в клинику через три дня, мы встретили уставшего, подавленного, но совершенно трезвомыслящего человека с полной критикой к своему состоянию.

– Большая радость, когда симптомы заболевания так ярко выражены. Они так же легко и снимаются современными медикаментами. Но огромное большинство психических расстройств имеют более мягкий регистр. Именно поэтому многие специалисты справедливо указывают на то, что люди с такими расстройствами практически ничем не отличаются от так называемых «нормальных». И в этих случаях можно что-то уловить, только если человек сам, а не под давлением, например, родителей идет на контакт и готов принять помощь.

– Сын моей подруги, выросший на моих глазах, симпатичный и добрый парнишка, дожив до «переходного возраста», поступил, как я теперь понимаю, совсем не так уж плохо: запустил учебу, увлекся девушками и гулянками. Стал возвращаться домой под утро, таскать из маминого кошелька деньги и скандалить со всей родней. Естественно, что подруга, серьезный человек с высшим образованием и успешной карьерой, считала происходящее катастрофой. После случая с двойным суицидом она позвонила мне и сказала: «Судя по всему, у меня не все так уж плохо!»

– Ну, нельзя сказать, что это хорошо, но это плохая норма. Не самая приятная вещь.

Но вот если ребенок стал чересчур увлекаться философией, чересчур погружаться в эзотерику, уходить в себя – тут, пожалуй, следует насторожиться всерьез.